29. коллективная травма
В фильме hidden children of holocaust рассказываются истории тех еврейских детей, которые выжили в оккупированных нацистами странах. И это не только про разные истории во время войны. Кого-то выдавали за голландского ребенка, кто-то буквально прятался всю войну в шкафчике у семьи поляков. Для кого-то укрывающая семья стала практически родной, а кого-то перекидывали из дома в дом, потому что всем было очень страшно. Но самая главная история этого фильма - про то, что было после. Про то, почему рассказать об этом стало возможно только спустя очень много лет.
Например, что они говорят "я не мог говорить про свой опыт как что-то страшное, ведь я был из тех кому повезло! самое страшное-то со мной не случилось"
Например, как спасенных детей не позволяли усыновлять укрывающим семьям, даже если те очень хотели, а у ребенка не осталось никого из родственников. И их передавали в еврейские семьи, тогда была такая идея что это важнее. Некоторые из таких детей говорили "для меня самое страшное началось когда война закончилась". Некоторые, уже совсем пожилые люди, впервые во время съемок встретились со своими спасителями со времен войны.
Про тех, за кем кто-то из родителей все-таки вернулся - а ребенок может их и не помнил, а надо же еще понимать, откуда они возвращались, и как после этого выглядели, и вели себя, и насколько способны были быть адекватными родителями.
Главный рефрен во всем что они рассказывают, эти пожилые люди - это "невозможно было про это говорить" и это, мне кажется, нам с нашим наследством очень знакомо. Для меня тут важно было понять, что дело далеко не только в идеологической цензуре, которая у нас была, есть более общие закономерности. От великих событий остается вот эта "великая история", которая подавляет личные истории, цензурирует их, расставляет свои приоритеты сверху. И вот это наверное и есть главное в переработке коллективной травмы - что-то сделать с этим нависающим "великим нарративом", вернуть людям право на их частные истории, на суждение, на эмоциональный опыт. На сложность, коротко говоря.
Например, что они говорят "я не мог говорить про свой опыт как что-то страшное, ведь я был из тех кому повезло! самое страшное-то со мной не случилось"
Например, как спасенных детей не позволяли усыновлять укрывающим семьям, даже если те очень хотели, а у ребенка не осталось никого из родственников. И их передавали в еврейские семьи, тогда была такая идея что это важнее. Некоторые из таких детей говорили "для меня самое страшное началось когда война закончилась". Некоторые, уже совсем пожилые люди, впервые во время съемок встретились со своими спасителями со времен войны.
Про тех, за кем кто-то из родителей все-таки вернулся - а ребенок может их и не помнил, а надо же еще понимать, откуда они возвращались, и как после этого выглядели, и вели себя, и насколько способны были быть адекватными родителями.
Главный рефрен во всем что они рассказывают, эти пожилые люди - это "невозможно было про это говорить" и это, мне кажется, нам с нашим наследством очень знакомо. Для меня тут важно было понять, что дело далеко не только в идеологической цензуре, которая у нас была, есть более общие закономерности. От великих событий остается вот эта "великая история", которая подавляет личные истории, цензурирует их, расставляет свои приоритеты сверху. И вот это наверное и есть главное в переработке коллективной травмы - что-то сделать с этим нависающим "великим нарративом", вернуть людям право на их частные истории, на суждение, на эмоциональный опыт. На сложность, коротко говоря.
Komentáře
Okomentovat